<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>

МИРОПРОЯВЛЕНИЕ
(Vyakta Prakriti)

     Санкхья рассматривает процесс миропроявления как упорядоченное развитие материи от более тонких ее форм до наиболее плотных, которые называются "великими сутями", или "плотными сутями" (mahābhuta). Эти "сути" аналогичны "стихиям" греков, только то, что в греко-римской философии называлось "пятой сутью" (quinta essentia), Санкхья называет первой сутью пространственностью (ākaçā).

     Каким образом нарушается полная гармония непроявленной природы-пракрити, или первоматерии, прадханы "классическая" Санкхья не разъясняет. Она дает лишь отрицательное указание, что это не действие пуруши, так как пуруша лишь созерцает, а не действует. Называя пракрити "самосущей" (svayambhu), Санкхья этим самым отрицает внеположный источник энергии. Вторичность самой системы "классической" Санкхьи сказывается в том, что исходный ее пункт – учение о реальности причинно-следственного ряда – оказывается оттесненным даже не на второй, а на третий план: ему посвящена лишь заключительная шлока (56) отдела "Санкхья-карики", трактующего о миропроявлении как о развитии тела (lingam) пуруши. Весь смысл миропроявления для "классической" Санкхьи сводится к цели освобождения пуруши (prati-purusha-vimoksha-artham), а действует пракрити "как бы для своей цели" (svārtha'iva, pārartha'arambhah).

     Как справедливо, замечает Дейссен, этим снимается весь реализм системы и получается, будто бы для каждого пуруши разворачивается и живет свой собственный мир, который в конечном счете доставляет ему только, страдания и от которого желательно лишь скорей избавиться. Пракрити действует бессознательно, но как бы целесообразно: она последовательно и закономерно: переходит от непроявленного состояния к проявленному: как плясунья, она показывается пуруше, и когда пляска закончена, оба расходятся со словами: "Я это видел" и "Меня видели", и таким образом, не остается никакого повода для миропроявления – вот основной смысл шлок 57-61. И совсем уже неожиданно заявление, шлоки 62: "Поэтому не освобождается и не связывается пуруша (...nā mucyate, na pi badhuate... purushah); но странствует, связывается и освобождается пракрити (samsarati badhyate mucyate... prakritih.) ".

     Дейссен прав, указывая; что "Майтраяна-упанишада", излагающая один из ранних вариантов Санкхьи, гораздо последовательней. Так, например, в "Майтраяна-упанишаде" (5,1) сказано, что в Атмане-Вишну сходятся цели пуруши и пракрити (svarthe svābhāvikārthe). Дейссен понимает здесь под термином svābhāvikā (самосущая) пракрити, но замечает, что это толкование противоречит толкованию комментатора, который понимает это выражение в смысле "индивидуальные цели": Видимо, в 63-ю шлоку "Санкхья-карики" попало из "Майтраяна-упанишады" выражение: badhnāty atman'tmānam; там оно у места, так как говорится, что пересиленный гунами Атман связывает сам себя и в заблуждении мыслит: "Это я", "это мое" (aham so, mama idam). В "Санкхья-карике" этот оборот отнесен к пракрити, о ней говорится, что она вяжет себя собою же; с точки зрения самой Санкхьи, это нелепо, так как Санкхья настаивает на бессознательности пракрити.

     Итак, "классическая" Санкхья именно в том, в чем она отличается от эпической, оказывается наиболее уязвимой и наименее продуманной. Выходит, что весь смысл миропроявления для каждого пуруши особо заключается в освобождении, в котором, по существу, пуруша не нуждается; фактически освобождается пракрити, но, будучи бессознательной, пракрити не может быть ни свободной, ни несвободной:

Порядок проявления

     Развитие таттв из пракрити и образование тела (lingam) Санкхья представляет так: первая суть (таттва), возникающая в конце пралайи, есть буддхи. Это есть в широком смысле сознание, разум, но еще не самосознание. Если буддхи мыслится в системе космоса, она представляется как Душа Мира, по-санскритски mahān Великий (Разум), мужского рода, редко среднего, тогда как буддхи женского рода.

     Наиболее ранним упоминанием о буддхи и махане считается текст "Катхака-упанишады" (III, 10-11; IV, 7). Упанишада в указанных местах перечисляет психофизиологические таттвы в обратном порядке, так как речь идет о постепенном овладевании йогином своими манасом и буддхи. В упанишаде сказано: выше манаса находится буддхи, выше неё махан-атма, выше него – непроявленное (avyaktam); выше непроявленного – пуруша, а выше пуруши нет ничего; пуруша есть высший Путь и высшая Цель. В шлоке III, 19 "Шветашватара-упанишады", слово mahān обозначает скорее пурушу, ) дживу, нежели буддхи Санкхьи. В "Майтраяна-упанишаде" (VI, 10) mahān употребляется вместо буддхи как первая таттва. Учение "классической" Санкхьи о махане-буддхи в достаточной мере противоречиво.

     В 22-й шлоке "Санкхья-карики" буддхи рассматривается как космическое явление разумности и целесообразности природы. В шлоке стоит собственно не буддхи (женский род), а махан (мужской род), что Дейссен объясняет Мифологическим пережитком: 22-я шлока говорит о космическом явлении целесообразности, разумности, которое ипостазировалось в мужском божестве – Браме, "Золотом семени" ("Хиранья-гарбха") или в Великом (махан). В других местах "Санкхья-карика" употребляет слово буддхи, обозначая им индивидуальный психический орган – способность суждения и разумного решения. Из приведенного выше текста "Катхака-упанишады" видно, что упанишада еще не отождествляла Махан и буддхи, рассматривая буддхи как индивидуальную психическую способность, а махан – как стоящую выше индивидуальной, целенаправленную и разумную космическую силу. В Санкхье, даже эпической, различие все больше стирается, сохраняясь главным образом формально (махан – мужского рода и буддхи – женского рода).

     В "классической" Санкхье оба слова становятся уже настоящими синонимами. Махан несет в себе внутреннее противоречие: с одной стороны, – это таттва пракрити, неразумной, бессознательной в своем целом, с другой – это психическая сила, по сути своей разумная и целенаправленная. В эпической Санкхье противоречие снималось последним синтезом пуруши и пракрити в Пурушоттаме (ср. XV главу "Гиты" и формулу тантрического Гаятри: sac chit ekam brahma, то есть бытие и сознание единое Брахмо). В "классической" Санкхье дуализм подавлял живую диалектическую концепцию: с отрицанием реальной связи между природой и пурушей возникали неразрешимые противоречия, и, конечно, эти противоречия особенно отрицательно сказывались на учении о первой таттве, которая превращалась в бессознательную тонкую материю, получающую сознание силой озарения ее пурушей вне времени и пространства, так как Санкхья отрицает всякую причинность пуруши, а всякая деятельность во времени и пространстве неизбежно определяется категорией причинности. "Гита" (VII, 4), перечисляя татвы от низшей (земля) к высшей, ставит последней не буддхи, "а основу личности" (аханкару); все эти таттвы "Гита" относит к низшей природе Пурушоттамы, а к его высшей природе – "Живую душу" (Jivabhuta), под которой Шанкара понимает "Познающего поле", то есть двадцать пятую таттву. Пуруша охватывает обе "природы" (пракрити). В главе XV "Гита" говорит о "двух пурушах", "преходящем" и "непреходящем" (kshara ca'kshara). Как в VII главе Пурушоттама объемлет "две пракрити", так в главе XV он объемлет двух пуруш. По-видимому, речь идет об одном и том же, но взятом как бы с двух противоположных точек зрения пуруши и пракрити. Во всяком случае, как бы ни толковать эти тексты "Гиты", они свидетельствуют о том, что "Гита" легко объединяла антитезы, непреодолимые для "классической" Санкхьи.

     В "Мокшадхарме" махан (мужского рода) и буддхи употребляются как синонимы, что характерно для "классической" Санкхьи, но есть места, где, как в "Катхака-упанишаде", махан (среднего рода) ставится выше буддхи, например, в 204, 10. Здесь в данный текст введен новый термин "знание" (jñāna), причем буддхи стоит на третьем месте; обычная последовательность таттв здесь нарушена перемещением буддхи с первого места на третье и заменой таттвы "аханкара" таттвой jñāna – "знание"; Дейссен переводит здесь это слово через Bewustsein. Под махан здесь, видимо, нужно понимать "Познающего поле", субъекта познания, так как в следующей шлоке говорится, что jñāna есть первая таттва, вышедшая из гемогенной пракрити. Buddhi здесь стоит вместо ahankara, а mahān как субъект познания не входит в систему таттв пракрити. В 194, 17 и сл. буддхи определяется так:

     Здесь буддхи понимается как явление космическое, а не только как состояние отдельного пуруши. Эта концепция гораздо шире и последовательней, чем концепция "Санкхья-карики".

     В "Мокшадхарме" можно встретить и еще более существенные отклонения от схемы Санкхьи: так, например, в 247,13 сказано, что у манаса, буддхи и svabhava (самосущей, практики) – у всех трех разное происхождение.

     В психологическом плане – буддхи есть способность обобщения и разумной воли: манас лишь усваивает и приводит в порядок впечатления чувств, а буддхи принимает решения.

Аханкара

     Буддхи выявляет из себя "основу личности", принцип индивидуализации – аханкара (ahan+kara – "делающий" Ichmaher). В психологии Санкхьи эта таттва как бы остаётся в стороне, хотя и говорится, что аханкара производит, с одной стороны (субъективной), "тонкие сути", танматры. По существу, аханкара не включается в психологический интеллектуальный процесс, составленный звеньями индрии манас – буддхи, а даёт ему лишь личностный окрас, придает как бы объективному мыслительному процессу личностный тон, личную заинтересованность – abhimāna. С другой стороны, аханкара выделяет некие потенции материи, тонкие сути (танматры), потенциальные формы тех "плотных сутей" (mahābhuta), из которых строится объективный мир. "Эта тонкая материя", или "тонкий образец", бывает пяти родов соответственно "большим" или "плотным" сутям.

     Тонкие сути отличаются от плотных тем, что не обладают "особыми признаками", поэтому тонкие сути называются "лишенными отличительных признаков" (aviçesha), тогда как "плотные сути" обладают такими признаками, а потому и называются "viçesha". Учение о "тонких сутях" ("танматрах") – позднее явление в развитии Санкхьи, и уже одно это свидетельствует о его второстепенности. Оно сбивчиво и комментируется по-разному.

     Дейссен (История философии, I, 3, 63) считает, что в эпической Санкхье, то есть в философских текстах "Махабхараты", о танматрах как таковых не упоминается, хотя и указывается, что Нилакантха, комментируя XII, 253, 7, где говорится о семи тонких качествах, всегда пятнающих поле, понимал под этим Великого (Махан), основу личности (аханкара) и пять тонких сутей. В тех немногих местах "Махабхараты", где встречается слово танматры, это слово, по мнению Дейссена, следует толковать иначе, чем оно толкуется в "Санкхья-карике", где учение о танматрах занимает видное место. Как на пример таких, подлежащих толкованию мест, Дейссен ссылается на XII, 194,7, где сказано, что бхутатман испускает из себя существа, и вбирает их в себя, как черепаха члены, и что бхутатма есть творец махабхутов. Если бы это место было единственным, где говорится о возникновении таттв или было бы, по крайней мере, типичным, то ссылка Дейссена была бы доказательной. Но именно это место является исключением: как правило, в "Мокшадхарме", да и в других текстах "Махабхараты", говорится о двадцати четырех таттвах пракрити (вне зависимости от двадцать пятой, и двадцать шестой таттв), а в XII, 194 говорится о семи таттвах, а "Познающий поле" оказывается восьмым (XII, 194, 13). Ясно, что речь идет о каком-то исключении, о варианте изложения, а не о типичном месте.

     Из многочисленных мест, где говорится о двадцати четырех таттвах, можно взять для примера XII, 210, 30, 31, где сказано: есть пять познавательных индрий и пять исполнительных, а манас-шестнадцатый (а не одиннадцатый); это обычный оборот речи, когда говорится о танматрах; это место очень близко 22-й шлоке "Санкхья-карики": prakriter mahāns, tuto'hankāras, tasmād ganaç ca shodaçakan, tasmād api shodaçakat pancabhyah panca bhutāni. ("От пракрити махан, от него – аханкара, а отсюда – множество из шестнадцати таттв").

     Среди шестнадцати от пятерки – пять (великих) сутей.

     В "Махабхарате" обычно говорится о происхождении тонких сутей от "основы личности" (аханкара), но существует и другой взгляд, согласно которому эти сути производит еще не носящая личного характера буддхи.

     Дасгупта подчеркивает, что Чарака, изложение которого он считает наиболее ранним памятником "классической" Санкхьи, не упоминает о танматрах (не говорит о двадцати четырех таттвах, а в это число включаются танматры!). Этот авторитетный автор отмечает, что комментаторы расходятся в вопросе о происхождении тонких сутей. Так, Вачаспати полагает, что аханкара из саттвической своей части выделяет манас, а из тамасической – тонкие сути. Виджняна Бхикшу считает, что это делает не аханкара, а космическая еще не приобретшая личного характера буддхи. Сам Дасгупта присоединяется к мнению Виджняна Бхикшу.

     Дейссен и Радхакришнан тоже касаются вопроса о происхождении учения о танматрах (их еще называют "чистыми" сутями).

     Дейссен считает, что начало учения о танматрах можно видеть в "Чхандогья-упанишаде" (VI, 3), где говорится о трех началах: огне, воде, земле, но эти "чистые начала" в природе всегда находятся в "смешанном состоянии". В "Прашна-упанишаде" (IV, 8) об этом сказано ясней – "чистыми началами" называются земля (prithivi), вода (āpas), свет (tejas), ветер (vāyu), пространство (ākāça); "чистыми" они находятся как бы в потенции, а в действительности (актуально) они смешаны, а потому и называются иначе: prithivimatrā, āpomātra и т.д.

     Позднейшие комментаторы давали и пропорцию этой смеси: 1/2 основной сути и по 1/8 всех остальных. Так что, например, "действительная" земля состоит из 1/2 земли и по 1/8 воды, огня, воздуха, акаши.

     Слово, tanmatra, по мнению Дейссена, впервые встречается в "Майтраяна-упанишаде" (III, 2); здесь сказано: пять веществ tanmātra называются bhuta, а позже пять махабхутов тоже стали называться бхутами; то, что является скоплением этих всех бхутов, называется телом, а тот, кто живет в так называемом теле, именуется бхутатма (bhutatma). В "Махабхарате" принята иная теория соотношений сутей (махабхутов), основанная на переходе количества в качество. Она излагается неоднократно (например, в XII, 232, 8); одно из особенно четких изложений этой теории находится в Ванапарве ("Лесная книга", III, 211). Свойства (viçesha) распределены между сутями так, что каждая более плотная суть (mahābhuta) отличается от предыдущей прибавлением еще одной особенности; первая, наименее плотная суть пространственность (ākāça) обладает одним свойством звуком. Последняя, наиболее плотная суть – земля (prithivi) обладает пятью свойствами: звуком, касанием, образом, вкусом и запахом. Если кто-либо, воспринимая запах воды, приписывает ей это свойство, он ошибается; запах есть свойство земли, произведенное свойствами воды и ветра. Теория последовательного происхождения одной сути из другой уже четко сформулирована в "Тайттирья-упанишаде" (II, 1), где сказано, что из атмана исходит акаша, из акаши – вайю и т.д. У акаши есть одно свойство – слышимость, у ветра два: слышимость и осязаемость и т.д. Так же излагают это и философские тексты "Махабхараты". Изложение "Санкхья-карики" существенно отличается от этого изложения тем, что "Санкхья-карика" не соблюдает постепенности исхода сутей, а сразу выводит все танматры из аханкары, без соблюдения постепенности. В космологии "Махабхараты" теория танматр занимает второстепенное место, так как весь мир есть область махабхутов; общение с ними осуществляют индрии. Роль "тонких сутей" выдвигается лишь тогда, когда начинает выдвигаться учение о "тонком теле", лингаме в связи с обоснованием теории перевоплощения.

     Итак, аханкара из тамасической своей части производит танматры, из саттвической – манас. Только здесь, в учении Санкхьи о миропроявлении, начинается разделение на субъект и объект. Принцип обособления индивида – аханкара ("делающий я") в объекте создаёт возможность (потенцию) обособленного предмета (vishaya), "особенность", "свойство" становится (dravya) отдельной, отличной от других вещью.

     С другой стороны, тот же "принцип личности" – "аханкара" создает условие для пуруши воспринимать обособленные вещи (viçesha). Для того чтобы такой процесс объективации мог осуществиться, необходимо возникновение новой сути, осуществляющей принцип рефлекса; называется эта суть "манас" (manas).

     В ранних Упанишадах значение слова "манас" еще очень расплывчато и близко значению "сознание". Так, в "Брихадараньяка-упанишаде" (I, 5, 2) сказано: "Я был где-то в другом месте с моим манасом, и поэтому я не видел". В таком контексте "манас" можно понимать как "внимание", "сознательное восприятие". Это понимание весьма близко пониманию Санкхьи. Но дальше в том же месте упанишады говорится: "Вожделение, решение, вера-сомнение, стойкость, стыдливость, познание, страх – все это манас". "Каушитака-упанишада" под манасом понимает скорее стремление, желание; так, в I, 6 сказано: "Познанием (prājña) преодолев манас, достигают манасом всего, что в мыслях (желанно)".

     "Гита" уже понимает манас в духе Санкхьи и Йоги (ср. главу VI), то есть как психологическую функцию, управляющую органами чувств и действий, двумя пятерками индрий трудноукротимых физиологических функций. Здесь психология незаметно переходит в физиологию. С современной точки зрения, манас правильней всего охарактеризовать как рефлекторный центр, индрии же – как его центростремительную и центробежную дугу. В философских текстах "Махабхараты", в XIV, 22 ("Анугита"), дана одна из наиболее развернутых характеристик манаса. В указанном месте повествуется о споре манаса с индриями (литературным образом, по-видимому, послужил "спор пран о первенстве", о котором шла речь выше). Названный текст разъясняет, что чувства не знают друг о друге, что их координирует манас, который сам по себе не может непосредственно общаться с внешним миром: чувства захватывают предметы чувств, как пасущаяся корова траву, почему внешний мир и называется "пастбищем чувств". Но сами по себе чувства не осмысливают предметов чувств, их осмысливает манас, а через него – буддхи. В указанном тексте очень отчетливо изложена теория, именуемая на языке современной физиологии теорией специфического раздражения.* В "Махабхарате" (XIV, 22, 6) она излагается так: "Язык, глаз, ухо, кожа, манас, буддхи не познают запаха, он познается носом" и т.д. для каждого чувства. Далее (шлоки 11-12) подобным же образом разъясняется, что специфическим свойством манаса является способность к размышлению, а специфическим свойством буддхи – принимать решения.

     "Махабхарата" (XIV, 22) представляет огромный интерес для истории философии, так как помимо теории специфического раздражения, она содержит еще одну из наиболее ранних (если не самую раннюю) постановок вопроса об идеализме и реализме. Манас (шлоки 14-17), утверждая своё первенство над чувствами, говорит об их неспособности осмыслить мир без него. Свои рассуждения он заканчивает так:

     Чувства, как представители реализма, отвечают манасу, что он не может изменить их специфики ("Восприми-ка носом образ, вкус восприми глазами..."). Чувства показывают манасу, что не они от него зависят, наоборот, он от них всецело зависит:

     Чувства доказывают манасу, что ему доступно лишь то, что они ему реально приносят. Лишенные рассудка все же остаются жить, так как чувства им доставляют реальные предметы, а предающиеся грёзам все же испытывают голод, не утолив которого они погибают. Буддхи, аханкара и манас составляют единое психическое целое и поэтому называются внутренним органом, или причиной (antahkarana). Их деятельность координирована так, что при восприятии она представляется не расчлененным процессом. Ответное действие совершается медленней, и отдельные психические этапы легче заметить. Психический орган может производить работу и без непосредственного воздействия индрией, но и в таком случае его деятельность опирается на материал, ранее доставленный чувствами.

     Таким образом, Санкхья категорически настаивает на формуле реализма: "Нет ничего в интеллекте, чего бы предварительно не было в чувствах (nihil est in intellectus quod prior in sensibus not fuerit)". Единый внутренний психический орган, расчлененный на три звена, – буддхи, аханкара и манас – получает свае сознание (cit) от Атмана-Пуруши, но содержание сознания он черпает из внешнего мира с помощью чувств, индрий.

Индрии

     Связь индивидуума с внешним миром осуществляется через функции, носящие довольно расплывчатое название indriya. Индрия – это то, что господствует над чем-то, что чем-то овладевает. Нередко термин indriya переводят через "чувство", sensus. Оправдывается такой перевод тем, что в санскритских философских текстах очень часто говорится об индриях там, где следовало бы говорить о buddhiindriya познавательных чувствах, то есть о способностях воспринимать, чувствовать. Их пять: слух, зрение, осязание, вкус, обоняние; распределены они очень четко по великим сутям (акаша – слух, ветер – осязание и т.д.). Каждая познавательная индрия воспринимает специфическую особенность данной сути. Их соприкосновение с внешним миром уподобляется пастьбе коров. Следовательно, Санкхья утверждает, что каждое чувство реально получает от соответствующей сути (bhuta) специфическую энергию, которой она насыщается, как корова травой.

     Учение о двигательных, или исполнительных, индриях разработано гораздо слабее: двигательные индрии не связываются определенно с великими сутями, а только с богами органов, символами энергий данных органов. Двигательных, или исполнительных, индрий пять: язык, руки, ноги, органы опорожнения, органы воспроизведения. С языком связана богиня красноречия Сарасвати, с руками – Индра, с ногами – Вишну (ассоциация с его знаменитыми тремя шагами), с прямой кишкой – Митра, с детородными органами – Варуна.

     Мы рассмотрели таттвы Санкхьи в отдельности; остается установить их общую часть. Разные варианты Санкхьи насчитывают разное количество таттв. Хотя Санкхья и называет все найденные ею принципы таттвами и классифицирует в порядке, обратном порядку их развития, но не все таттвы равнозначны: по существу двадцать три таттвы относятся к пракрити, двадцать четвертая таттва есть джива, или пуруша,* как индивидуум, дух, противополагаемый материи. Правильней было бы такое деление: I – пуруша, II – пракрити. Пуруша равен Атману. Так называемая "классическая", или атеистическая, Санкхья признает множество пуруш без объединяющего их Пурушоттамы. Санкхья делит пракрити на двадцать три основы; дальнейшее развитие теории таттв – это прибавление двадцать четвертой и двадцать пятой таттв (это Ишвара или Атман) и, наконец, их объединяющий, непреходящий Пурушоттама.

     В понимании расчленения категории "пуруша" выразился основной процесс развития школы Санкхья. Гораздо меньше количественно и качественно варьировало учение Санкхьи о пракрити (природе) и с ее двадцатью тремя таттвами, хотя не всегда можно быть уверенным в правильной расшифровке текста, иногда сознательно путающего счет, по-видимому, ради сохранения в тайне эзотерического учения. Дейссен (История философии, 1, 3, 51 и сл.) в главе "Пракрити и ее проявления" приводит ряд вариантов и непоследовательностей, встречающихся в философских текстах "Махабхараты", излагающих учение о таттвах. Автор замечает, что нигде так не сказалось переходное состояние мысли, ее колебания, нащупывание новых путей и постоянного возвращения к старым концепциям, как в учении об исхождении из пракрити психических органов космического и индивидуального значения. Дейссен замечает, что потребовалось, по-видимому, много времени и усилий мысли, чтобы перейти от мифологических представлений о творце мира, сознательно создающем из частей своего тела вселенную, к представлению о бессознательной пракрити, о которой учит "классическая" Санкхья. Эта пракрити механически выделяет из себя психические органы, озаряемые сознанием пуруши.

     Как на показательный пример такой неустойчивости, метания мысли автор ссылается на "Махабхарату" XIV, 35 ("Анугита"); в 16-17-й шлоках Атман провозглашается единственной вездесущей реальностью; затем, в 20-22-й шлоках Атман определяется как семя Брахмо и описывается, как из семени непроявленного (avyaktam) возникло огромное дерево, корень которого – буддхи, ствол – аханкара и т.д. В 33-й шлоке сказано, что неподвижные и подвижные существа родились от Правды. И вместе с тем 23-я шлока рекомендует "мечом знания" срезать это дерево, вопреки столь высокому его происхождению. Правда, возможно, что противоречия здесь не столь резки, как это кажется на первый взгляд, ибо Непроявленное, Брахмо и Правду можно понять как синонимы: "Непроявленное" в текстах "Махабхараты" не всегда понимается как пракрити, но иногда как Брахмо; с другой стороны, Брахмо в тех же текстах не всегда означает "Атман", а иногда, правда, редко означает пракрити (например, в "Гите", XIV, 3), и, наконец, satyam можно понимать как "действительность" в духе реализма Санкхьи.

     В сорок девятой и пятидесятой шлоках дано вполне четкое перечисление таттв, но вместо танматр упоминается о "пяти особых свойствах" (вишеша); текст различает двадцать четыре таттвы пракрити, выделяя как первую таттву – махана, а буддхи ставит на второе место. Одну таттву он выделяет особо, не называя ее двадцать пятой. В главе ясно чувствуется влияние шестой валли "Катхака-упанишады", где говорится о вселенной как о дереве Брахмо, о "Непроявленном", Великом, о буддхи, саттве ("Анугита" заменяет ее Правдой – satyam), о пране. Но то, что на месте и в порядке в упанишаде, сбито и не ясно в "Анугите": в XXXV главе чувствуется утрата старых представлений, а попытка заново переосмыслить термины кончается неудачей в основном уязвимом месте, касающемся отношения пракрити и пуруши; пракрити придана лишняя таттва (махан), в системе Санкхьи отождествляемая с буддхи и в контексте XXXV главы ничем не оправданная, а "двадцать пятый принцип" осмысливается в духе Атмана Упанишад, что создаёт большой разнобой.

     Дейссен указывает еще на ряд мест, где создаётся явная путаница вследствие механического смещения идей Упанишад и Санкхьи; так, явно в зависимости от "Тайттирья-упанишады" (II, 1) стоит текст "Мокшадхармы" (247, 6), где говорится, что творец произвел разнообразие (мира) пятью великими сутями; манас и буддхи текст считает произведенными из "особого лона" (13) и потому они превыше свойств (вишеша) великих сутей. Еще ближе к тому же месту "Тайттирья-упанишады" (также "Брихадараньяка-упанишады", III, 8-9) стоит текст "Мокшадхармы" (202, 1), в котором говорится о возникновении акаши от непреходящего. В текстах "Махабхараты", особенно в "Мокшадхарме" и "Анугите", можно найти много разных переходных вариантов.

     "Классическая" Санкхья разделяет таттвы на такие группы:

     В "Мокшадхарме" эта мысль наиболее четко выражена в 308, 27 и сл. Здесь же дана общая формула процесса свертывания миропроявления (нивритти, шлока 31); что из чего происходит, в том оно и растворяется; перечисленные таттвы растворяются в порядке обратном тому, в каком производил их внутренний Атман (текст вместе с Упанишадами признает деятельность Атмана). Это учение о pravritti и nivritti, о разворачивании и сворачивании мира многократно в различных формах повторяется философскими текстами "Махабхараты".

     В связи с развитием учения о перевоплощении, по-видимому, еще не известного древним Упанишадам, стало развиваться учение о теле и возникла потребность четко уяснить себе, что именно, каким образом и почему перевоплощается, то есть, покинув ветхое, вселяется в новообразованное тело. Этот вопрос особенно остро вставал перед Санкхьей в связи с ее последовательным реализмом. Хотя учение о теле никогда не достигало в эпической Санкхье степени ведущей тематики (как это было в "Аюрведе", основанной на Санкхье), однако этому вопросу уделяют немало внимания и философские тексты "Махабхараты", особенно в более поздних памятниках.

     Учение об индивидуальном теле неизменно сливается с пантеистическим учением о космическом теле человека вселенского. В "Санкхья-карике" учение о теле незакономерно раздуто до степени ведущей тематики, заслоняющей космологическую и почти сведенную на нет этическую проблему. Дейссен называет этот отдел "Санкхья-карики" (22-42) "психологией", хотя скорее это физиология". Недостаточное внимание автора "Санкхья-карики" к чисто философским проблемам приводит его к неразрешимым противоречиям. Первая шлока "Карики" устанавливает принципиальный пессимизм и прагматизм системы: она строится для того, чтобы человек (пуруша) знал, как избавиться от страданий, причиняемых ему природой (пракрити). В этом вступлении уже звучит упадочный мотив, как правильно отмечает Дейссен, сближающий "классическую" Санкхью с греческой философией послеакадемического периода.

     Еще более резко выступает жизнеотрицающий момент Санкхьи в раскрытии ее телеологии (21-я шлока): сочетание пуруши и пракрити признается источником страдания и уподобляется сочетанию зрячего, но расслабленного, крепкотелого, но слепого. Слепой несет зрячего, а тот указывает слепому дорогу. Завершив путь (какой?), они расстаются (почему, каким образом?). Текст об этом умалчивает. Санкхья отрицает общность цели у пуруши и пракрити. Какая может быть цель, да еще общая, у бездеятельного пуруши и бессознательной пракрити? Они оказываются насильственно связанными друг с другом неизвестно кем. По утверждению "Санкхья-карики", пуруша не может давать указаний, так как это значит действовать, Санкхья отрицает за пурушей эту возможность, а пракрити не может воспринимать указаний, так как она бессознательна. Еще более сбивчивы шлоки 57-68, которые Дейссен выделяет как главу об эсхатологии. Дуализм этих шлок приводит к абсурду, то есть текст вовсе отбрасывает метод диалектики. Пуруша сравнивается со зрителем, созерцающим пляску лишь для того, чтобы отвернуться от нее, сказав: "Я это уже видел", а бессознательная пракрити прекращает свою соблазнительную пляску перед пурушей, говоря: "Меня уже видели". Но в конце концов все это пустое: пуруше не от чего освобождаться, так как он искони зрячий, а освобождение именно и состоит в прозрении, а пракрити не для себя пляшет, а для пуруши, которому ее старания не нужны; по существу освобождается не пуруша, а пракрити от своей длительной пляски, но и ей эта свобода не нужна, потому что она бессознательна и прозреть не может. Таким образом, "Санкхья-карика" приходит к полному самоотрицанию.

     На такой шаткой основе трудно построить систему нравственности, и, действительно, "Санкхья-карика" обходит этот вопрос: она аморальна, то есть вопросы нравственности ее не интересуют вовсе. Вопрос освобождения разрешается в области чистого знания, вне зависимости от каких бы то ни было нравственных моментов. Это сказано со всей полнотой и откровенностью в "Мокшадхарме" (302, 28): для освобождения основное – сила, решимость порвать узы. Еще более энергично эта мысль выражена в 236, 5-7:

     Такой полный аморализм не только проповедовался теоретически, но и осуществлялся практически.

     В "Мокшадхарме" учению о теле уделяется больше внимания, чем в других философских текстах "Махабхараты", так как сама "Мокшадхарма" есть не столько изложение теории Санкхьи (как, например, "Анугита"), сколько изложение способа освобождения путем йоги, тесно сопряженной с Санкхьей: все время идет последовательное разъяснение теоретических положений с упором на практические выводы. В отличие от "Санкхья-карики", в "Мокшадхарме" часто затрагиваются вопросы если не нравственности, то, по крайней мере, поведения (çila) главным образом в разрезе закона о ступенях жизни и непосредственно в связи с подготовкой к йогическим упражнениям.

Тело

     Только поздние Упанишады, связанные с вишнуитской или шиваитской йогой, занимаются вопросами развития и строения тела и наложением на разные части тела разного рода мантр (например, обе Нрисинха и обе "Рама-упанишады"). Маленькая "Гарбха-упанишада" (garbha – зародыш) специально посвящена теории развития зародыша и, как правильно замечает Дейссен, скорее годилась бы как глава медицинского сочинения ("Аюрведа"), нежели как "тайноучение". Считалось, что зародыш сохраняет память о прежних воплощениях, но утрачивает ее после рождения. Это представление восходит к "Ригведе", IV, 26, 1 (ср. Дейссен. История философии, I, 1, 53 и Шестьдесят упанишад, с. 606). Так как поздние Упанишады, подобно "Гарбха-упанишаде", не старше философских текстов "Махабхараты" (а некоторые гораздо моложе и то на них можно не останавливаться, а начать рассмотрение взглядов "Мокшадхармы". В главе 184-й сказано: у всего живого есть душа. Тело состоит из пяти сутей (бхутов). Распределяется тело по сутям так: кожа, мясо, кости, костный мозг, сухожилия – от земли; блеск, теплота тела, гнев и глаза – от огня; воплощенные обладают пятью огнями, о которых говорит Яма в "Катхака-упанишаде" (I, 12 и сл.).

     Эти обрядовые огни обеспечивают небесное блаженство. О них еще будет речь. Ухо, нос, рот, сердце, кишечник – от акаши (как полые органы). Слизь, желчь, пот, жир, кровь – от воды. Пять пран, обеспечивающих деятельность тела – от ветра.* Прана осуществляет дыхание и движение; вьяна укрепляет тело; апана осуществляет выделения из тела (кала, мочи, семени); силой уданы человек в момент смерти выдыхает свою душу из тела. Человек говорит, распределяя прану. От земли он получает способность обоняния, от воды – способность различать вкусы, от света – зрение, от ветра – осязание.

     В главе 185-й описываются функции огня и ветра в теле, жизненное значение этих сутей (махабхутов). Напомним, что огонь и ветер наиболее подвижные и сопряженные друг с другом сути; их совместная деятельность слывет примером согласованности. Огонь пребывает в голове, прана движется в теле, раздувая огонь. Под праной здесь ни в коем случае не разумеется дыхание. Как видно из позднейших йогических текстов под пранами надо понимать нервные токи, но, конечно, такое понимание было достигнуто не сразу, а разница между артериями, "по которым идут праны", и нервами (nadi) была выяснена лишь постепенно. Так, сто одну "жилу", о которых говорится в "Чхандогья-упанишаде" (VIII, 6, 6), как об исходных из сердца, можно было бы принять за артерии, по которым проходит прана – воздух, arteria значит "воздушная жила", ибо до Гарвея считалось, что по артериям разносится не кровь, а воздух, но с сердцем связана не "сто одна жила", а всего четыре. Трудно предположить грубую ошибку у таких тонких наблюдателей, как древние индийцы. Вернее предположить, что речь здесь идет о "тонких жилах", нервах пограничного столба и аортального сплетения, принимая выражение "сто один" не за точное число, а за обозначение неопределенного множества. В той же упанишаде (III, 13) есть гораздо более близкое к действительности описание сосудов сердца (см. ниже).

     Текст рассматривает прану как общий жизненный принцип, как проявление пуруши с его "внутренним органом" антахкараной (то есть буддхи и манасом). В зависимости от направления ее действия прана получает разное название (ср. "Мокшадхарма", 184); так, апана принимает участие в переваривании пищи и в удалении из тела отработанных веществ; прана, объединяющая в единое целое устремленность, деятельность, силу, называется уданой; вьяна распространяется по разным направлениям, захватывая суставы, сообщая им подвижность. Прана и апана соединяются возле пупка, местопребывания пищеварительного огня Вайшванары. Пищеварительный канал начинается ртом и заканчивается задним проходом. От него берут начало разные другие каналы тела. Вайшванара, "общечеловеческий" или "всенародный" пищеварительный огонь, есть источник тепла, согревающий все тело. Апана, достигнув заднего прохода, заворачивается силой огня Вайшванары, который в свою очередь вздувается апаной. О пищеварительном значении огня Вайшванары кратко сказано в "Брихадараньяка-упанишаде" (V, 9), где излагается учение о пяти огнях. Выше пупка область непереваренной пищи (ānāçaya); ниже пупка – область переваренной пищи (pakvāçaya). Посредине тела, в области пупка, – место схождения всех пран (солнечное сплетение). Тексты "Махабхараты", следуя Упанишадам, больше обращают внимания в физиологическом и психологическом отношении на сердце, чем на голову. Сердце – центр сознательной жизни, обитель манаса ("Айтарея-упанишада", I, 2, 4); здесь собираются органы души во время глубокого сна и в момент смерти ("Брихадараньяка-упанишада", II, 1, 17; IV, 4, 1). Из области сердца вниз и вверх по всем направлениям проходят каналы, несущие питательные соки, движимые силой десяти пран (пять перечисленных пран и еще пять особых). Сюда йогины, добиваясь освобождения, направляют усилия, чтобы поднять Атмана в тысячелепестную чакру головы. В "Чхандогья-упанишаде" (III, 13, 1-7) подробно описывается отхождение пяти каналов от сердца и направление их по четырем сторонам света; что понимают под пятым каналом, сказать трудно. Конечно, все каналы связаны с мистическими представлениями, но все же, в общем, анатомические отношения переданы упанишадой правильно.

     О вхождении зародыша в тело 307-я глава "Мокшадхармы" говорит в духе "Гарбха-упанишады". Сочетание мужчины и женщины подобно сочетанию непреходящего и преходящего. Более ранние Упанишады, а также "Махабхарата" смотрят на деторождение как священный долг мужчины. Отрицание брака явление позднего шиваизма. В "Махабхарате" даже запрещается аскетическая жизнь мужчине, не имеющему сына. Даже аскет Шанкара объясняет слово putra – "сын" как "тот, кто издравле извлекает (спасает) отца (putranenatrayati pitran)".

     О ребенке говорится как об "образе" отца, а мать не принимается во внимание, хотя дальше текст и сообщает, какие части тела передаются ребенку отцом, а какие матерью; кости, сухожилия, костный мозг передаёт отец; кожу, мясо, кровь – мать.

     В "Мокшадхарме" (196, 21 и 318, 5-7) мельком говорится о брахманическом, или "тонком", теле, в котором могут существовать йогины, покидая свое плотное тело. Пуруша обитает в теле, как в "девятивратном граде" (210, 39); он окутан тремя гунами, как голова бывает окутана тремя оборотами чалмы (217, 12). Учению о тонком теле, занимающему выдающееся место в "Санкхья-карике" и в "Мокшадхарме", уделено внимание, но слово "лингам", обычное для "классической" Санкхьи, в "Мокшадхарме" встречается еще не часто (224,49; 308,18, 24-25). В главе 224, 49 говорится, что Брахмо неисследуемо, как бездонный океан; оно вступает в лингам и все же само по себе оно без лингама. В 308, 18 говорится об йогине, освободившемся от своего лингама и стремящемся ввысь. В приведенных примерах слово "лингам" употреблено лишь в смысле "тонкое тело". Дейссен убедительно показывает, что вместо lingam позднейшая Санкхья значительно чаще употребляет слово bhutātma (в V, 7 Кришна говорит о себе: sarva bhutātma-bhutātma в смысле "душа всех существ", которую нужно отличать от пуруши, "Познающего поле", а тем более от Пурушоттамы). В "Мокшадхарме" (203, 7) сказано, что бхутатма незримо пребывает в теле, созерцать его может только йогин. В "Анугите" ("Махабхарата", XIV, 28) рассказывается, как после смерти (в данном случае жертвенного животного) "атман сутей" (бхутатма) растекается по сутям: его земное отходит к, земле, огненное – к огню и т.д. Обитая в сердце, он управляет манасом, как манас управляет индриями ("Мокшадхарма", 239, 11). Вероятно, в данном тексте бхутатма равнозначен буддхи, о котором текст вовсе не упоминает, тогда как дживу называет наряду с бхутатмой. Текст этой, главы интересен во многих отношениях. Он сильно отклоняется от схемы Санкхьи, отрицает гуны, за исключением саттвы, называя их "пустым звуком"; считает, что саттву производит теджас, чем приближается к "Чхандогья-упанишаде" (VI, 2-3), но отклоняется и от этой упанишады, так как в ней говорится, что сияющая мощь (теджас) произвела воду. Вместе с праной и апаной текст насчитывает шестнадцать свойств (гун), которыми окутан "семнадцатый" в теле; чтобы получить это число, нужно в него включить и упоминаемого текстом дживу. Далее текст (299, 19) говорит, что бхутатма после смерти человека парит, как большое облако, и, найдя себе подходящее место, снова воплощается.

     Как указывает Дейссен, значение термина "бхутатма" в "Махабхарате" еще не вполне устойчиво, текст 239-йглавы в 21-й шлоке путает понятия "бхутатма" и "Познающий поле". В "Анугите" (21, 7 – см. вып. 4 этой серии) очень четко сказано, что "Познающий" есть носитель тонкого тела, которое является как бы его одеждой или оболочкой и, в свою очередь, тонкое тело окутано плотным телом. Далее текст уподобляет носителя тела "домашнему огню" (гархьяпати), который производит другие огни и поэтому как бы заворачивается в их оболочку, тогда как манас играет пассивную роль, принимая в себя впечатления чувств, как огонь, "хавания", принимающий в себя жертву хавис.

     Странствования воплощающейся души в тонком теле описывает "Мокшадхарма" (224, 49 и сл.). Здесь сказано, что пуруша хоть и не обладает лингамом, все же входит в лингам. В 308, 18 и 318, 6-7 описывается, как, покинув свое плотное тело, йогин "счастливо странствует по мирам" в силу своих восьми совершенств, свободно парит, где хочет. Даже обыкновенный человек во время сна витает, покинув плотное тело и оставаясь в тонком (204, 1; 303, 88).

     Учение о лингаме и отягчающей его карме, как об условиях перевоплощений, изложено в "Беседе брамина и охотника" (см. вып. 4 этой серии, с. 184 и сл.). В III, 209, 26 говорится, что джива при смерти "покидает лишь половину десятка", то есть пять махабхутов, из которых построено плотное тело, но джива, живший внутри плотного тела выйдя из него, уносит с собой сгусток энергии, тот кармический ряд, что создан им за время пребывания в плотном теле. Влекомый следствиями своих дел, пуруша вновь воплощается, попадая в зависимости от своих дел в хорошее или дурное лоно, и так продолжается начатый причинно-следственный ряд.

     "Классическая" Санкхья не знает ни искупления, ни прощения, ведь для нее пракрити есть "слепок и бездушный лик", где все протекает по закону причины и следствия: дурное дело приносит дурной плод, хорошее – хороший; оба плода развиваются по одному и тому же закону параллельно, не влияя друг на друга. Вращение в сансаре, как понимала его "классическая" Санкхья (и буддизм), превосходно изображено в "Мокшадхарме" (305, 1-3):

     Постепенно, от воплощения к воплощению, человек учится не делать плохого и таким образом изживает дурную карму, но что совершенно, над тем уже никто не властен, начатое должно дойти до своего логического конца.

     Эпическая Санкхья признает преступление и раскаяние. Так, в "Махабхарате" (III, 207, 51 и сл.) говорится, что скорбящий о своем грехе освобождается от плохого; праведность устраняет некогда совершенные злые дела: "Если человек, совершивший зло, (затем) стремится к благому, он освобождается от своих грехов, как луна от огромной тучи" (207, 37). Человек, не принявший решения искать дхарму, странствует, как металлический диск в многоскорбной сансаре; распутав узы, очистясь делами, он начинает заниматься упражнениями йоги (204, 33).

     Говоря о деятельности бхутатмана, тексты часто уподобляют тело колеснице, управляемой сознанием. Нужно думать, что впервые этот образ был создан "Катхака-упанишадой" (III, 3-9). По упанишаде: атман седок, колесница – тело, буддхи – возничий, манас – вожжи индрии – кони. Шветашватара (II, 8, 15) советует йогину сдерживать манас как норовистого коня. Видимо, этот образ возбуждал живые представления, так как и в "Махабхарате" он неоднократно использован. Так, в III, 211, 22-24 под седоком, по-видимому, подразумевается йогин, тело рассматривается как колесница духа, а шестерка лошадей пять индрий и манас. В "Анугите" (XIV, 51, 4 и 5) образ дан очень сжато и существенно изменен: здесь роль седока играет бхутатма, под которым следует понимать дживу, а не лингам; возничий – манас, а вожжи – буддхи. "Анугита" сильно путает образы и логический ход мысли школы Санкхья (вообще в этом произведении не раз сказывается его упадочность). В "Мокшадхарме" (293, 1) говорится, что йогин управляет манасом как колесницей, вожжами познания, сдерживая коней индрии и предметы чувств. Особенно развит и усложнен образ в 236, 9 и сл. Здесь седок – "Познающий поле", праведность – сидение колесницы, совестливость – козлы, достижения и неудачи – дышло и т.д. Возможно, что образ Упанишад натолкнул автора "Бхагавадгиты" на мысль облечь философское учение в форму беседы седока и возничего. Этот образ, несомненно, связывался с учением о перевоплощении.

     В "Вопросах царя Милинды"* снова выступает колесница. Когда царь Милинда стал вопрошать буддийского учителя Нагасену: что такое "я"? что понимать под именем Нагасена? не назвать ли Нагасеной те сути, из которых состоит тело, части тела? и т.д., на все вопросы Нагасена отвечал отрицательно, ибо душа не субстанциональна, вечна только пустота (шунья), которая непостижима, ибо представляется заполненной мгновенными явлениями – дхармами. Затем Нагасена задает вопрос царю: "Ваше величество прибыло сюда пешком или на колеснице?" Получив ответ, что царь прибыл к мудрецу на колеснице, Нагасена спрашивает: "Что такое колесница? Не дышло ли это? Не ось ли?" и т.д. Получив отрицательные ответы, он доказывает, что колесницы как таковой нет, она не есть суть, а только "становление представления", как нет и души; слово "душа" обозначает лишь обобщение отдельных моментов становления.

     Название двух буддийских школ также связано с представлением о колеснице, везущей дух учения. Об этом весьма выразительно говорит Кумарасвами: "Личность наша постоянно разрушается и обновляется, поэтому в мире нет никакого "я". Буддизм пользуется старым браманическим символом повозки и возничего; повозка не существовала до того, пока ее части не были соединены в одно, и она будет существовать, когда эти части распадутся. "Повозки" нет вне ее частей; "повозка" есть только название. Так и с нашим "я"; знающему нет смысла говорить о "я" и о его судьбе. Если архат говорит об "я", то только применяясь к привычке слушателей. Но это не значит, что буддизм отрицает "я": отрицая проявленное "я", Будда рекомендует искать прибежища у "я". Раз личность есть только процесс, значит "моя личность" не сохраняется после смерти и не возрождается. Неправильно спрашивать: "Чье это сознание?" Можно только спрашивать: "Как возникло это сознание?". На это дается древний ответ: "Это тело – не мое, оно есть следствие прежних деяний". Как пламя возжигается от другого пламени, так жизнь – от другой жизни. Существа возникли от действия, но неправильно было бы сказать, что я получаю плод действий, которые я совершил в иной, жизни, в ином теле. Существует причинно-следственный ряд, но нет одного сознания (виджняна) и нет сущности (саттва), получающей плоды добрых и злых действий. Сознание постоянно меняется, а потому никак не может переходить из жизни в жизнь. Все, что мы видим – есть причинно-следственный ряд и тем хуже для нас, если мы связываем с ним свое "я" (I, с. 59-60).

     Во всех изложенных вариантах притчи о колеснице проводится одна основная мысль: седок (Атман, Джива, "Познающий поле") пользуется телом как колесницей, на которой он совершает данный путь через сансару и которую он покидает, достигнув конечной цели – Освобождения.

     Уже со времен древних Упанишад индийская мысль стремилась разгадать психологию смерти. Подходила она к этому вопросу через психологию сна. Мыслители Упанишад различали "три и одно" состояния сознания: бодрствование, сон со сновидениями, сон без сновидений и "четвертое состояние" – tūryam. Дейссен указывает, что уже в "Шатапатха-брахмане" (X, 3, 3, 6) высказывается мысль, что органы (речь, глаза и другие индрии, а также манас) во время сна погружаются в прану, то есть в самого себя. Так "Чхандогья-упанишада" игрой слов поясняет мысль: svapita (он спит), это значит, что он погрузился в себя (sva āpita). "Брихадараньяка-упанишада" впервые различает сон со сновидениями и глубокий сон без сновидений. В позднем конспекте Упанишад (sarvopanishatsara) текст 239-й главы в 21-й шлоке путает понятия "бхутатма" и "Познающий поле". Когда все четырнадцать органов направлены вовне и воспринимают внешние вещи, то это состояние называется "бодрствованием Атмана". Когда человек свободен от впечатлений бодрствующего состояния, он воспринимает лишь четырьмя внутренними органами (манасом, буддхи, читтой и аханкарой) впечатления без соответствующих раздражений (звуков, света и пр.), такое состояние называется грезами Атмана (svapnam). Когда все четырнадацть органов не воспринимают и сознание уходит, тогда Атман находится в глубоком сне без сновидений (sushyptain). Когда отпадают все эти три состояния и йогин "свободен со всех сторон", пребывая "в состоянии неразличения", это состояние называется четвертым (turya).

     Состояние "турья" принципиально отличается от состояния глубокого сна тем, что это есть не пассивно развивающееся общее торможение коры, вследствие накопления в крови продуктов жизнедеятельности и выделения особых, бромсодержащих гормонов придатка мозга (гипофиза), а активно вырабатываемый условный рефлекс, характер которого экспериментатор (в данном случае сам упражняющийся) вырабатывает произвольно.

     Древние Упанишады не знали "четвертого состояния" или, во всяком случае, не выделяли его особым термином; "Брихадараньяка-упанишада" говорит о глубоком сне (IV, 3, 32): "Это его, стремящегося к Освобождению, высочайшая цель, это его высочайшее счастье, это его высочайший мир (вселенная), это его высочайший восторг". Только позже, по словам Дейссена, индийские мыслители познакомились с "четвертым состоянием", достигаемым йогинами. При состоянии внутреннего торможения в йогическом экстазе сознание не утрачивается, как при сне без сновидений. Наиболее древними Дейссен считает тексты, говорящие о четвертом состоянии (caturtha – эпического санскрита или turya, или turiya – ведического), – "Мандукья-упанишада" (7) и "Майтраяна-упанишада" (6, 19; 7, 11). Упанишады для развития теории "четвертого состояния" обращаются все к тому же знаменитому гимну пуруше ("Ригведа", X, 90), где говорится о четырех ногах пуруши.

     Дейссен считает, что разница между глубоким сном и турья выражена Гаудападой в его карике к "Мандукья-упанишаде" (III, 39 и сл.). Этот процесс состоит в том, чтобы непоколебимо затормозить все движения духа, но иначе, чем в глубоком сне. Дух угасает при глубоком сне, он не угасает при торможении, он, бесстрашный, (становится) полностью светом познания.

     "Мокшадхарма" неоднократно касается вопроса о состоянии дживы после кончины. В 319, 1 и сл. подробно описывается, как джива в зависимости от достигнутой ступени развития выходит из разных частей тела; высоко продвинувшиеся йогины покидают тело через голову, через "дыру Брахмы", как это описано в 200, 17 и сл. В 199 рассказано, каких миров достигают йогины разных ступеней достижения. В 202, 18 и сл. описывается, как пуруша, оставив тело, отдает его великим сутям и затем собирает вокруг себя новое тело, извлекая из сутей (бхутов) свойства пяти воспринимающих индрий; индрии следуют за Манасом, а манас – за буддхи. Так образуется лингам. Последствия совершенных добрых и злых дел следуют за манасом. На этом, собственно, и заканчивается учение "классической" Санкхьи, считающей, что освобождение человека заключается в знании истинной непричастности пуруши к пракрити. Когда пуруша постигнет свою исконную свободу, постигнет, что все перипетии "объективной жизни" по существу его не касаются, он станет свободным и ко всему безучастным.

     Начав с пессимистической оценки жизни, "классическая" Санкхья заканчивается пессимистическим учением об Освобождении, преподаваемом школой лишь в отрицательных формулировках. Освобождение для "классической" Санкхьи никак не связано с этикой, проблемой ценности. У знания нет ничего общего с этикой. Правила поведения диктуются лишь мотивами устранения причинно-следственного ряда и ничем больше; спасти живое существо так же не хорошо, как погубить, ибо и то, и другое есть приведение в действие причинно-следственного ряда, что всегда нежелательно. "Классическая" Санкхья не определяет пурушу, формулой Упанишад: сат-чит-ананда (бытие-сознание-блаженство), а поэтому не вкладывает в формулу освобождения никакого положительного содержания, полностью присоединяясь в этом отношении к хинаянистам и полностью расходясь с традицией Упанишад и ранней Санкхьи, хотя в Упанишадах, даже самых авторитетных – "Брихадараньяке", "Чхандогья-упанишаде", можно найти взгляды, близкие, "классической" Санкхье (например, учение Яджнавалкьи об отсутствии сознания после смерти).

     С теоретическими положениями ранней Санкхьи связаны два момента: вопрос о деятельности пракрити и вопрос о деятельности людей. Раз пракрити признана самосущей, то есть заключающей бытие в себе, не обусловленное ничем внеположным, например, пурушей, то, иными словами, она признается безначальной и бесконечной. Но вместе с тем по теории становления таттв нужно признать, что пракрити всегда находится в движении и что вся ее сущность в переменах (parinama), а значит, во множественности. Раз таттвы обладают способностью свертываться, они должны обладать способностью развертывания, то есть должна происходить смена "дней и ночей" миропроявления. Как индивидуальный человек обладает своим плотным телом (sthula çarira) и тонким телом (sukshma-çarira, lingam), так и природа в целом обладает подобными же телами; как тонкое тело носит отпечатки прошлого (санскары), так носит их и пракрити.

     Пракрити разворачивается и сворачивается, из состояния потенции и гемогенности она переходит в актуальное и дифференцированное состояние, неся в себе все отпечатки дел, совершенных в предшествующих мировых периодах (манвантарах). Таким образом, ее свертывания и развертывания не равнозначны прокручиваниям одного и того же фильма. Таковы основы учения о манвантаре; фактические подробности читатель может почерпнуть из переведенных текстов.*

     Важным моментом различия ранней и поздней Санкхьи является их отношение к обществу: "классическая" Санкхья асоциальна, в ранней – отмечается высокий нравственный пафос. Идеал "классической" Санкхьи – солипсизм; "классическая" Санкхья учит: для каждого пуруши существует своя пракрити, пляска которой должна приводить к воспоминанию данного пурушу, убедить его в его исконной свободе, поэтому "Санкхья-карика" не интересуется вопросами нравственности, социальными вопросами.

     Для эпической Санкхьи не только реальна пракрити, но реальна связь пуруши и пракрити, а потому реальны и важны отношения каждого отдельного человека ко всему объективному миру, а значит, и социальные отношения. К социальным вопросам философские тексты "Махабхараты" возвращаются неоднократно. Учение о югах является своеобразной социологией, одним из наиболее ранних литературных памятников в этой области. В учении о югах делается попытка обосновать существование варн, классов общества, вырабатывается известный идеал строения общества, создаётся кодекс социальных отношений.

     В строении индийского общества первого тысячелетия до нашей эры есть некоторые особенности по сравнению со структурой обществ того времени в Месопотамии и Египте. В этих странах тогда процветало рабовладение, и вся власть, по крайней мере номинально, сосредотачиваясь в руках абсолютного владыки и верховного жреца в одном лице, маскировало социальный антагонизм воинов и жрецов. В Индии в первом тысячелетии до нашей эры монархическая власть еще не имела особой силы, не было развито и рабство, как в Вавилоне или в Египте в ту же эпоху. Напряженные войны, которые приходилось вести пришлым ариям с аборигенами за овладение страной, с одной стороны, и с другой междоусобные войны, типичные для удельного периода, выдвинули класс кшатриев, и это неминуемо сказалось на обострении классовой борьбы между кшатриями и жрецами (браминами). Оба направления военной деятельности великолепно отражены в двух великих эпосах того времени: в "Рамаяне" – войны за овладение страной, в "Махабхарате" междоусобные войны. Но "Махабхарата" более остро показывает идеологическую борьбу правящих варн. Догматически и наивно Кумарасвами констатирует этот факт; даже догматически настроенный человек не мог отрицать исторического факта обострения в то время классовой борьбы. Кумарасвами констатирует: "Будда родился в то время, когда брамины отпали от благодати... и когда стала преобладать каста кшатриев... брамины, миряне забыли свой долг и стали браминами только по рождению... Цари, ослепленные властью, стали плохо выбирать браминов-руководителей... Хотя и странно, что истинное учение дается представителями касты кшатриев, однако такие случаи стали известны в Упанишадах. Да и Кришна был кшатрий (I, с, с. 46-47)".

     До династии Гуптов страна была слабо объединена, и отдельные махараджи не обладали полнотой власти над подчиненными им раджами, какой обладал, например, фараон над князьями номов. Все эти моменты придавали своеобразный колорит классовой борьбе браминов и шкатриев. Как ни затушевывалась она позже, но в период эпоса сознание ее остроты было очень сильно, и выражалась она весьма многообразно. Ярким выражением ее было выступление кшатрия Кришны в качестве духовного учителя ("Махабхараты"), о чем еще будет речь впереди.

     Думается, что совершенно изумительное по быстроте и характеру распространение буддизма как социального явления в Индии в первые века до и после нашей эры следует также объяснить характером классовой борьбы. Еще при жизни Будды буддизм стал выдвигаться на политическую арену, правитель Магадхи, одного из сильнейших княжеств тогдашней Индии, Бимбисара, согласно легенде, являлся к Будде каяться в отцеубийстве, а вскоре к Будде пришел сын Бимбисары, Аджаташастру, каяться в том же грехе... Оба, отец и сын, по преданию, были буддистами. Буддизм и джайнизм в это время соперничали при дворах княжеств Северной Индии: буддийские и джайнистские памятники оспаривают друг у друга принадлежность к их секте того или иного князя (например, Аджаташастру). Индию в то время раздирали княжеские распри и междоусобицы. Власть стали захватывать путем интриг и подкупов люди низших каст. Так, выдвинулась одна из наиболее сильных династий первой половины первого тысячелетия – династия Нанда, основатель которой Махападма объединил, правда, ненадолго, почти всю северную часть Южной Индии. Династия эта была близка буддизму, во всяком случае, летописцы ее были буддистами. С помощью интриг брамина Каутильи, предполагаемого автора знаменитого политического трактата "Артхашастра", захватил власть Чандрагупта из рода Маурьев (321-297?). Род Маурьев, по браминским источникам, был из варны шудр, по буддийским это был кшатрийский род. Во всяком случае династия не отличалась правоверием в браминском смысле, отсюда стремление браманических источников набросить на нее тень. Чандратупта, по преданию, был джайнистом и будто бы кончил жизнь самоубийством, как разрешено кончать с собой джайнистам, не удовлетворенным своими достижениями (сиддхами) в йоге. Если после двенадцати лет аскетических подвигов джайнист не добьется желанных достижений в йоге, ему разрешается уморить себя голодом. Как относился к буддизму Биндусара, сын Чандрагупты, сказать трудно, но во всяком случае, его прозвище "Амитрагхата" (Недругоубийца) позволяет думать о нем как о воинственном человеке, что не вяжется с буддизмом. Его сын, знаменитый буддийский царь Ашока, не сразу проявил себя как буддист: в первые годы своего царствования он вел войну с княжеством Калинга (средняя часть восточного побережья полуострова). Сохранилась легенда, будто бы Ашока был отцеубийцей, но, возможно, что это просто один из контрастных приемов для показа силы душевного перелома новообращенного. Во всяком случае, остается неоспоримым историческим фактом, что Ашока после своего обращения в буддизм не вел больше войн и распространял веру, не в пример иным "просветителям", бескровно.

     Это небольшое отклонение в историю политики того периода является не лишней иллюстрацией тесной связи культурной и политической жизни общества. Такая связь чувствовалась и мыслящими людьми того времени; одно из ее выражений – теория юг.

     В философских текстах "Махабхараты" многократно поднимаются вопросы нравственности общественного поведения. Постепенно вырабатывается кодекс, приобретший впоследствии огромный авторитет, – "Законы Ману" ("Манавадхармашастра"). Многие моменты: космология, законы, для раджей и пр. сближают "Манавадхармашастру" с "Махабхаратой". Но основное ядро, от которого проистекают другие социальные моменты, это закон о ступенях жизни ("ашрама"), неоднократно излагаемый в "Махабхарате" вообще, и в "Мокшадхарме" в частности. "Законы Ману" особенно близки XII и XIII книгам "Махабхараты". Философия эпической Санкхьи легла в основу "Законов Ману" – памятника социальной культуры первостепенной важности. Здесь нет надобности останавливаться на подробностях законоположений, которыми Индия руководствовалась на протяжении веков и веков, они и до сих пор не совсем утратили своего значения. Основная схема известна: жизнь членов трех высших варн разбивается на три ступени: ученичество (брахмачарья), жизнь в миру в качестве семьянина-домохозяина (грихастха) и жизнь в качестве отшельника (ванапрастха).* Четвертая стадия санньясина (отрешенного), или паривраджаки (странника-шалопая) не обязательна, а потому и срок вступления в нее не определен. Санньясин порывает со всем: с социальным строем, с верованиями, для него не существует ни варн, ни обрядов, ни ограничений; он сам для себя совершает посмертные обряды (см. "Махабхарата" XVII, 1, 11).

     Закон об "ашрама" (обители) является как бы переходом от теоретической Санкхьи с ее освобождающим познанием (джняна-йогой) к практике раджи-йоги (царственной йоги), название которой объясняется двояко: как указание на то, что эта йога является наивысшей среди йогических систем, и как определение цели йоги – Освобождения.

<< ОГЛАВЛЕHИЕ >>